Старые товарищи по боям в Луганске Виктор и Лёха после службы устроились в люберцевский ЧОП. Их безрадостные будни ограничены унылым алгоритмом из пяти-шести дел, денег вечно не хватает, а война до сих пор сидит в подкорках. Единственная отрада и способ самовыражения — любительские стихи о работе инкассаторами и других приземлённых, но искренних вещах.

В последние два года проблема ПТСР в фильмах из СНГ стала проявляться намного острее. Скорее всего, это отголосок российско-украинского конфликта, который только начинает в полной мере влиять на культуры связанных с ним стран. Главным героем «Завода» Быкова стал униженный и, само собой, оскорблённый ветеран, к которому общество повернулось не самым причинным местом, в финале «Братства» Лунгина звучат мысли о невозможности остаться собой во время и после войны, и даже в манерной «Дылде» бременем героинь становится посттравматический синдром. Все эти фильмы, конечно, напрямую с нашим конфликтом не связаны, но в его контекст вписываются так же успешно, как в общефилософский. В 2019 году как минимум две постсоветские работы переосмысляют уже конкретные явления: режиссёр «Семи пьяниц» Сергей Кузнецов вдохновлялся сюжетами о полевых командирах, а украинская «Атлантида», взявшая приз венецианских «Горизонтов», рассказывала альтернативную историю битвы за Донбасс.

«Большая поэзия» тоже соотносится с актуальными реалиями напрямую. Её главные герои — бывшие контрактники, которые пытаются вписаться в тесные рамки ставшей непривычной мирной жизни. Впрочем, в отличие от того же Быкова, Александра Лунгина, сына знаменитого Павла Лунгина, не очень интересует общественная несправедливость и ущемлённое положение его персонажей. Речь здесь скорее не о том, какие препятствия ставит перед ними социум или, напротив, как этот социум их старательно игнорирует (хотя Лунгин обращается и к этим мотивам), а о попытках душевно изувеченных людей понять и принять законы мира, остаться верными себе, но в то же время не оказаться отщепенцами.

Работа в ЧОП — инкассация — петушиные бои — прогулки — снова работа в ЧОП. Этот круг послевоенного быта героев становится единственным возможным способом существования и социализации. Кажется, их будни закольцованы не только для создания замкнутой системы, выбираясь из которой эти двое даже в мирное время снова чувствуют себя как на войне (разве что ведётся она исключительно против них двоих), но и потому, что именно в её рамках они наиболее конформны. А любое отклонение от серого плана воспринимается острее как зрителями, так и героями: когда Виктор приходит на хипстерский подкаст и ему задают вопрос о том, что такое война, он, не теряя самообладания, но теряя маску, протыкает руку ножом. На настоящую войну действительно похоже.

Из унылого обыденного алгоритма способом сублимировать боль становятся поэтические вечера в старом школьном спортзале. Ведь именно в стихах, пусть самых бездарных по «объективным» соображениям, персонажи могут по-настоящему и безопасно открыться миру. Поначалу для Виктора неважно, что его стихотворения гораздо хуже бойких, живых панчей Лёхи — корявая поэзия героя Кузнецова не рассчитана на фидбэки, лайки и респекты. Хотя поможет ли стать частью нового мира откровение без обратной связи — большой вопрос. Думается, как раз из-за этого он и крадёт у более талантливого друга стих, в центре которого гамлетовский вопрос «Лёха я или не Лёха», — из-за того, что начинает бояться, из-за того, что не знает, как удовлетворить мир и готово ли общество его принять.

Довольно скудная поэзия самого Лунгина здесь концептуально объяснима. Его дебют поставлен не просто незамысловато — как и сочинения Виктора, он такой же неровный и сбивчивый. «Нихера дальше не будет», — говорит герой Кузнецова и использует эту строчку в своём новом стихе, тем самым низводя лирику до бытовых вещей вроде долгов, рабочих смен и пустынных незастроенных окраин Москвы. Найти эстетские кадры и  заметить изощрённость съёмки и монтажа в этом фильме — большая удача, с poetic cinema лучше обращайтесь к Джармушу. Формальные средства кино тут точно не на первом плане, а вот рифмовать содержание автору куда интереснее. Антитеза (Виктор-Лёха), анафоры и повторы (каждодневные занятия героев), яркие аллегорические и метафорические образы — собирать эти приёмы в нечто единое, возможно, и интересно, но совершенно бессмысленно. Ведь поэзия, кто бы что ни говорил, всё-таки об эмоциях, бессознательных ассоциациях, а не прописанных месседжах.

Хватает ли Лунгину собственной лирики до конца фильма? Скорее нет. И возникающие во второй половине самоповторы с драматургическими костылями вроде ребёнка, которому герой Кузнецова чуть ли не всеми вербальными и невербальными способами объясняет свою мотивацию, это лишь подтверждают. Отказываясь от изобразительности визуальной, режиссёр попадает в коварную ловушку всякого, кто решил дожимать и цеплять содержанием — хотя мы, кажется, стали забывать, что «всё это, видите ль, слова, слова, слова».