Веля из Минска — не как все. У неё есть junkie-boyfriend, она работает DJ at the club, постоянно слушает house и мечтает свалить в Чикаго. Правда, для получения визы нужно заверить посольство в том, что она зарабатывает достаточно денег на приличном месте. И хотя купить справку у первого встреченного парнишки в красном «Адидасе» в 90-е проще простого, возникает другая проблема. В документе, который Веля отдаёт в посольство, ошибочно набран номер бывшей работницы хрустального завода, по которому сотрудники непременно позвонят, чтобы убедиться в правдивости информации. Теперь strong and independent girl придётся тащиться в ass-end of nowhere, чтобы попросить старую ворчливую бабку подтвердить данные и подарить Веле путёвку в жизнь.

«Хрусталь», в отличие от современных остросоциальных работ «СНГ-шников», не спекулирует на наследии 90-х как высокопарный демагог. Это кино, в общем-то, и не ставит перед собой цель разоблачения или срыва покровов. Оно крайне бережно и трепетно относится как к визуальному, так и ментальному облику эпохи, несмотря на плачевность последнего.

Педантичная съёмка может сравниться разве что с кадрами не менее уверенного дебюта «Как Витька Чеснок...»: яркие и пышные цвета накладываются на самобытные декорации и наряды (к слову, найденные специально на рынках и секонд-хэндах), из-за чего перестроечная Беларусь выглядит скорее празднично, нежели уныло, как это обычно происходит с обликами постсоветских городов и стран. В этом плане наблюдать за дискотеками, улочками, квартирами и деревнями — особое удовольствие. Визуальный мир «Хрусталя» — это мир парадоксов, где шутовские костюмы одних героев встречаются с простецки-естественными одеждами других, а любые цвета в кадре режут глаз из-за несоответствия друг другу.

В то же время идейный мир «Хрусталя» — поле самых разных мировоззрений, территория, где ставшие анахронизмами провинциальные ругательства и говоры сосуществуют с кривыми английскими словечками. В первой половине фильма режиссёру Дарье Жук за счёт этого удаётся выхватить очарование социального разобщения: деревенщина Степан причитает, что все правила после разделения страны исчезли и сохранились только в армии, мать Вели кричит на парня-торчка, негодуя из-за желания молодёжи свалить за границу, а сама героиня то и дело выдаёт меткие, хотя и не безапелляционные, либеральные мысли о личной свободе. Смешение этих мотивировок и установок героев не может не привлекать — большинство мировоззренческих конфликтов сценарию удаётся перевести в безобидную насмешку над всем и вся. В результате дураками (или правыми) оказываются и те, и другие, что поначалу помогает умело прятать однозначную социальную критику за постмодернистской ухмылкой.

Однако с такими предпосылками история о своевольной городской, приехавшей в далёкую разложившуюся провинцию, не может закончиться иначе как трагедией. Во времена, когда моральный и государственный законы ничего не значат, а попытки сохранить традиции превращаются в фарс и самодурство, общество становится уродливым воплощением самого себя прошлого. Ближе к финалу картина начинает перекликаться с «Догвиллем» Ларса фон Триера: ужимки и иронизирующие сценки с бытом простодушных «селюков» перестают смешить, а лишь бередят рану, нанесённую несколькими шокирующими эпизодами ранее. Нельзя смеяться над тем, что совсем недавно показало своё истинное лицо.

«Хрусталь» очаровывает своим жанровым разнообразием, позволяющим выхватить тон времени и идейно реконструировать перестройку, заставившую общественность потерять ориентиры на долгое время и не найти их по сей день. История Вели наша, общая, — не белорусская, не украинская или русская, а история всех, кто до сих пор не может нащупать почву под ногами. И если уж так вышло, что единственная почва — долбящий house из CD-player вкупе с надеждой на то, что country roads наконец-таки take you home, и пониманием, что в любімой маці-Радзіме не достичь мечты, то потерянной душе действительно следует уехать туда, где за некогда народной улыбкой не скрыты клыки загнанных людей. А не скрыты ли?